Первый нехороший человек - Страница 65

– Звонить необязательно.

– Я позвоню.

Мы посмотрели, как они садятся в машину и уезжают, а затем вернулись в дом. В комнатах стало иначе по звуку, потолки выше, пусто.

Раньше так было всегда, – пояснила я. – Когда в доме вот так, это нормально.

Она ничего не забыла? – спросил он. – Ничего?

Мы обыскали все комнаты. Она подошла к делу очень тщательно. Конверт между книгами исчез; исчезла и петелька от банки с газировкой. Но мы все же нашли одну забытую ею вещь.

Я вынесла кулон-кристалл из ванной и повесила его в кухне над мойкой. Джек понаблюдал, как он несколько раз стукнулся о стекло, затем беззвучно завращался.

Радуги. Я показала на стайку радуг, скользивших по стене. Маленький рот раскрылся в завороженном восхищении.

Вот такое ближе к тому, чего я ожидал, – сказал он. – Это наверняка сделается моим главным увлечением, моей областью интересов.

Радуги?

И все остальное, похожее.

Нет больше ничего похожего. Радуги – одиноки; одни они такие.

Кристалл принялся крутиться в другую сторону, послал цветную флотилию по телу Джека. Видно было, что он мне не верит: это и впрямь казалось маловероятным. Я порылась в мозгу, поискала что-то похожее. Отражения, тени, дым – сплошь насупленные дальние кузены в лучшем случае. Нет, радуги – отдельный класс зрелищности, каждая – впечатляет, унылых радуг не бывает, не бывает лишь с частью цветов. Всегда все цвета, всегда в правильном порядке. Она не позвонила.

Я ежедневно оттаивала кубик замороженного молока и смотрела, как Джек пьет то, что Кли откачала в точности месяц назад, на каждой бутылочке надписана дата. Первым он выпил день, когда мы занимались любовью, – выхлебал насухо. Он выпил день, когда мы хвастались им в «Ралфзе». Выпил сахарно-ватное молоко того дня на променаде. Последняя партия была того утра, когда она уехала, и в молоке было множество планов, о которых я не знала. Когда он допил ту бутылочку, она и впрямь отстрелялась, до последней капли. Но привычку вспоминать, что было месяц назад, отбросить было трудно, и мы продолжили. Он пил первую бутылку смеси, а я вспоминала нашу первую ночь вдвоем, в доме, сердито тихом, пока я не включила телевизор. Я вспоминала воспоминание о том, как мы занимались любовью, и плакала прямо в Джека, прямо ему в глаза. Когда ее не было уже два полных месяца, я вспоминала, как оттаивала последнее ее молоко и думала, что теперь-то она уж точно ушла, до последней капли. Я отрыгнула Джека, и на том все – за тройное воспоминание я не взялась.

Она пропустила первые две пятницы и еще одну после. Я звонила несколько раз – мягко напомнить, но телефон у нее все звонил и звонил. Я представила его где-то в дождливой канаве. Она – в точности из тех женщин, какие оказываются однажды убитыми.

– Не хочу вас пугать, – сказала я спокойно, – однако решила, что вам следует знать.

– Мы вчера виделись, – сказала Сюзэнн.

– О. И как она?

– Довольна, как слон, на новом месте – видела бы ты это: они с Рэчел покрасили стены во все мыслимые чокнутые цвета. Ты с Рэчел знакома?

– Рэчел живет там же?

– Ой, ну да, они же неразлучны. И, должна сказать, прям милашки вместе – Кли совершенно ку-ку от этой девчонки. Ты знала, что Рэчел училась в Брауне? В альма-матери Карла?

– Что вы имеете в виду под «ку-ку»?

– У них любовь.

Я убрала всю посуду, кроме собственного набора и крошечной пластиковой ложки Джека. Накрыла телевизор тибетской салфеткой. Сняла салфетку и выставила телевизор у мусорных баков. Все вернулось на свои подобающие места, я объяснила Джеку систему – совместную езду и все прочее.

Видишь, таким образом дом, по сути, прибирает сам себя.

Он раскрошил рисовый пирог себе на колени.

И поэтому, если все идет наперекосяк, не придется беспокоиться о том, что все превратится в мерзость.

Он вытряхнул коробку пластиковых кубиков на ковер.

В отношении игрушек план у меня был такой: не заботиться о том, чтобы они лежали на своем месте, поскольку иначе это бесконечная битва, а относиться к ним как к посуде – поменьше. Я сложила их все в чемодан, за исключением мячика, погремушки и мишки. Этим позволено было находиться где угодно, однако в идеале не сбиваться в кучу. Две из них могли быть в одной комнате, а вот третья пусть лучше лежит где-то еще, иначе слишком хаотично. Она хотела себе девушку. Кого-то, с кем приятельствовать. Исследование тела, женской природы и прочее. Как это обыденно. Джек терялся в догадках, куда девались его игрушки; ползал по всему дому в поисках. Я выкатила чемодан обратно и вывалила его содержимое посреди гостиной. Пирамидки из чашек и кубиков, мягкие машинки и набивные звери, картонные книжки и переплетающиеся между собой пищащие кольца с бегающими глазами и рифлеными хвостами. Моя система к младенцам, в общем, не применима. С младенцами все насмарку. Тайный план – убраться в постель и никогда больше не двигаться? Насмарку. Склонность мочиться в пустые банки, когда очень грустно? Насмарку.

Каждый день я возила Джека в коляске в парк. Мы останавливались и наблюдали, как мужчины играют в баскетбол, и размышляли, наблюдала ли этих мужчин Кли когда-нибудь, и наблюдали ли они за ней. Был среди них мускулистый лысый мужчина, к кому домой она могла пойти. Он не проявлял никакого узнавания, но с чего бы ему думать, что ребенок женщины, которую он никогда не встречал, – ее сын?

Ты чувствуешь родство с кем-нибудь из этих мужчин?

Джек не чувствовал. Он становился все крупнее и в некоторые дни выглядел совсем не как Кли, а как вовсе кто-то другой. Выражение его лица, когда его что-то заботило, не было необычным – я видела людей, мужчин со лбами, которые хмурились так же. Но лицо к этому ощущению я подобрать не могла: то была растворяющаяся мысль, словно греза, что спешит прочь, стоит только к ней приблизиться. Мы наблюдали за бегунами и детьми постарше, катавшимися с горки и на качелях.