Первый нехороший человек - Страница 58

Мы с Кли стояли, разинув рты. Карла и Тэмми знающе переглядывались.

– Не волнуйтесь, – сказала Тэмми, – если что-то пойдет не так, вы поймете. Мать чувствует.

– Просто проследите, чтобы он все вехи прошел, – сказала Карла. – Улыбка – первая. Вы должны увидеть, как он улыбается, до… – она посчитала на пальцах. – …четвертого июля. Не от газов улыбается, а по-настоящему. – Она распахнула рот и изобразила бестолковую, младенческую улыбку, затем спрятала ее обратно. Тэмми вручила мне и Кли по игрушечной кукле с подвижной челюстью и проводила нас в комнату с телевизором. Мы ошалело уселись, держа в руках кукол.

– Младенческое искусственное дыхание, – прошептала медсестра, нажимая на пульте «пуск». – Когда досмотрите – выходите. – Она выбралась на цыпочках вон и осторожно прикрыла за собой дверь.

Мы сидели рядышком и смотрели, как мать обнаруживает, что младенец не дышит. «Мария?» Она потрясла ребенка. «МАРИЯ!» Лицо ей перекосило от ужаса. Она позвонила «911», а затем, поскольку не знала, как делать младенцам искусственное дыхание, просто ждала, подвывая, пока ее ребенок, возможно, умирал у нее перед носом.

Мы отчаянно дышали в рот нашим куклам и жали им на грудь в замызганных, потертых точках. Никогда прежде не симулировали мы с такой страстью. Я косилась на Кли и думала, не напоминает ли ей все это видеоинструкции, которые мы обе когда-то смотрели. Тоже самооборона, в каком-то смысле. Далее бедная Мария поперхнулась виноградиной.

– Я не знаю, справлюсь ли, – сказала Кли, отпихивая от себя куклу.

– Справишься, – уверила ее я. – Почти всё уже. – Но она смотрела на меня, исполненная некоего невыразимого, особого значения. Материнство. Она не знала, справится ли. Я отвела взгляд, лупя своей куколке по спине – один раз, другой, третий, а затем приложила ухо ко рту, прислушалась к дыханию.

Глава тринадцатая

Дома никаких приборов не было. Если давление у Джека или пульс, или потребление кислорода повышались или понижались, мы об этом узнать никак не могли. Он ел ежечасно, круглосуточно; Кли почти никогда не разлучалась с отсосом, а я постоянно грела, мыла или держала бутылочку. Она перебралась обратно на диван, а Джек спал со мной в спальном поддоне. Каждые несколько секунд я клала на него руку – чтобы успокоить, но спать так не могла, потому что полный вес моей руки раздавил бы его. Я держала руку на весу часы напролет. Из-за этого у меня развились убийственные боли в плече и шее, какие в других обстоятельствах тревожили бы меня в первую очередь. Я не обращала на них внимания. Его мучили колики – после каждой бутылочки он по многу часов возился и брыкался в муках.

– Сделай что-нибудь сделай что-нибудь, – кричала Кли. У него прекратилась деятельность кишечника. Я массировала ему живот, крутила ноги, как на велосипеде. С ним явно было что-то очень не то; улыбка к четвертому июля казалась, мягко говоря, маловероятной, поскольку Джек все еще оставался, будем считать, кульком с потрохами. Лицо его покрывали царапины, но ни мне, ни ей не хватало уверенности подстричь ему ногти. Моим плечам сделалось хуже. После первой недели я переставила поддон Джека на пол и спала рядом с ним. Я не мыла его, поскольку слишком опасалась, что он выскользнет у меня из рук или что у него развяжется пупок. Однажды ночью я проснулась в три часа, уверенная, что он протухает, как куриная тушка. И лишь опустив его в раковину, я осознала, до чего безумное время суток сейчас для мытья ребенка, и принялась плакать: он такой доверчивый – я могла сделать с ним что угодно, он бы все стерпел, маленький дурак.

Кли откачивала и откачивала. Иногда спала, откачивая. В основном смотрела телевизор с выключенным звуком. Если я не обнаруживала ее в доме, она сидела снаружи, на обочине. Когда я пожаловалась, что она мне не помогает, она сказала:

– Хочешь, чтобы он смесь ел? – Словно она вправду хотела помочь, но не могла. Она для всего этого оказалась подготовленной хуже некуда – теперь это стало очевидно, однако что я могла поделать? Времени разбираться с этим не оставалось, а у Джека все не налаживался кишечник. Прошло двенадцать дней. Вся посуда валялась грязная, Кли попыталась вымыть ее всю разом в ванной – сказала, что уже проделывала такое. Сток засорился немедленно, явился толстый слесарь, тот самый; Джек глянул на него разок и могуче расслабил кишечник, от чего взорвался подгузник; желтый творог оказался повсюду. Я рыдала от облегчения, целуя его и вытирая его тощую попу. Кли сказала «прости», а я сказала «нет, это ты прости» и в ту ночь легла обратно в постель, размышляя, с чего я взяла, что сон на полу чему-то поможет. Кли осталась на диване. И ладно, до даты консуммации, назначенной доктором Бинвали у нас все равно был еще месяц.

Помимо каканья, питания и сна Джек икал и издавал липкие птеродактильные звуки, зевал и экспериментально высовывал неуклюжий язык сквозь крохотную «о» губ. Кли спросила, способен ли он видеть в темноте, как кошка, и я сказала «да». Позже осознала свою оплошность, но было уже пять утра и она спала. Наутро я все забыла. Я каждый день забывала сказать ей, что в темноте он, как кошка, видеть не может, и каждый вечер вспоминала, с нарастающей тревогой. А что если так продолжится год напролет, и я ей так и не скажу? Тело у меня так устало, что часто плавало где-то рядом со мной или надо мной, и мне приходилось подтаскивать его к себе, как воздушного змея. Наконец однажды вечером я написала на клочке бумаги: «Он не может видеть в темноте», – и положила его рядом с ее спящим лицом.

– Что это? – спросила Кли на следующий день, держа в руке бумажку.