Первый нехороший человек - Страница 52

Она глянула на отметину у него на руке и издала цокающий звук.

– Когда вынимают капельницу, остается отметина. Если б я вынимала… – опять мырг, – …отметины бы не было.

Подмигивание оказалось тиком. Ни жестоким, ни злокозненным – просто у нее вот так. Очевидно, в палате реанимации для новорожденных курить не разрешалось. Я наблюдала, как она перекладывает провода вокруг его тела, чтобы они ему не мешали. Пальцы у нее были стремительны, словно она уже проделывала это девятьсот раз.

Кли спросила, когда снимут вентиляцию.

– Назначено на четыре. Можете навестить его после – его усыпят, но так ему гораздо спокойнее.

– Спасибо вам, Карла, – сказала я. – Мы очень ценим все, что вы делаете. – Этого недостаточно, это лживо и глупо.

– Пожалуйста. – Медсестра улыбнулась всем лицом: ей это глупым не показалось.

– Нет, правда, – сказала я пылко, – мы правда ценим все, что вы делаете.

В половине пятого мы позвонили с нижнего этажа в реанимацию.

– Получается чуть дольше ожидаемого, – сказали нам из приемной. – Врач все еще при нем. Мы вас позовем, когда закончим.

– Врач – высокий индиец?

– Да, доктор Калкэрни.

– Он хороший, да?

– Лучший.

Я повесила трубку.

– Он пока с индийским доктором, говорят, он лучший.

– Доктор Калкэрни?

Я велела Кли запомнить имена всех медсестер и врачей и записала их. Маленький коренастый медбрат – Франсиско, зубастая азиатка в очках – Кэти, а Тэмми – свиноликая.

– Откуда ты их всех знаешь?

– У них бейджи.

В палате стемнело, но свет мы не включали. Мы включим свет, когда возникнут хорошие новости, а если они никогда не возникнут, мы навек останемся жить в этой тьме.

Прошло еще пятнадцать минут. А затем еще пять. Я встала с кушетки и включила флуоресценцию.

– Давай назовем его. – Кли сморгнула на свет. – Ты придумала имя?

Она вскинула палец и хлебнула воды. Она забыла придумать имя. Она его выдумывает вот сейчас. Мое застарелое к ней отвращение было тут как тут.

– Придумала два имени, – сказала она и откашлялась. – Первое ему сейчас вроде как с виду и не подойдет, но, думаю, погодя самое оно будет. – Я устыдилась своего отвращения. Стыд ощущался как любовь.

– Ладно.

– Я его прям скажу.

– Прям скажи.

– Малыш Пухляк.

Я подождала без всякого выражения – убедиться, действительно ли это имя.

– Потому что… – Глаза ее внезапно налились слезами, голос треснул. – …он рано или поздно будет толстым.

Я обняла ее.

– Очень милое имя, правда. Малыш Пухляк.

– Малыш Пухляк, – плаксиво прошептала она.

– По-моему, я никого с таким именем не знаю. – Я погладила ее по спине. – А второе какое? – спросила я невозмутимо, зная, что второму имени и быть, какое б ни возникло.

Она глубоко вдохнула и на выдохе произнесла:

– Джек.

Нам позвонили в пять тридцать и сказали, что вентилятор сняли и он хорошо дышит на СИПАПе. Мы поспешили наверх.

Без громадной трубки во рту он выглядел совершенно иначе. Это был ребенок, милый младенец с пластиковой вилкой в ноздрях.

– Привет, Джек, – прошептала Кли.

Джек – это теперь твое имя, – объяснила я. – Но Кубелко Бонди – имя твоей души, навеки. Я вздохнула и заставила себя добавить: – У тебя будет и третье имя, которое дадут тебе Гэри и Эми. Может, Тревис, а может, Брейден. Мы пока не знаем.

Мы стояли по обе стороны от инкубатора, обе просунули внутрь руку. Он сжал палец Кли правой рукой, а мой – левой. Он думал, что это пальцы одного и того же человека, человека, у которого одна рука старая, а другая – юная. Мы простояли так двадцать или тридцать минут. Спину мне заломило, рука онемела. Время от времени мы с Кли поглядывали друг на друга поверх пластикового ящика, и желудок у меня укатывался вниз. Пришел капеллан и принялся благословлять младенцев. Я огляделась по сторонам – законно ли это? А как же отделение церкви от государства? Всем было плевать. Наконец он остановился перед Джеком, и прежде чем я успела помотать головой, Кли кивнула. Его молитва накрыла нас троих; лицо у меня покалывало, голова кружилась. Я чувствовала себя свято, почти замужем.

Пока мы шли рука об руку к палате 209, я осознала, что женщина, цокавшая по коридору впереди нас, – Кэрри Спивак. Я исподтишка замедлила нашу поступь – ждала, чтобы Кэрри Спивак делась вправо или влево по коридору. Но, разумеется, она никуда не делась, потому что направлялась прямиком в нашу палату. Шел третий день. Впереди огнетушитель и окно. Я выбрала окно. Разговаривать было рискованно, и я просто подала знак – широким жестом махнула на вид за окном. Кли глянула вниз, на автостоянку. Пара, когда-то винившая друг дружку, побрела к нам и остановилась, растерянно улыбаясь, поглядеть, что мы там высматриваем. Мы вчетвером пялились в окно. Мужчина средних лет помогал пожилой женщине выбраться из кресла-каталки и устроиться на переднем сиденье микроавтобуса.

– Когда-нибудь мы станем ими, – сказала жена в паре, которая когда-то винила друг дружку. – Я и Джей Джей. – Муж сжал ей плечо. Я подумала, что Джей Джей, должно быть, – имя их ребенка.

Ноги у пожилой женщины совсем ей не служили, и сын поднял ее из кресла и усадил на сиденье одним долгим неловким движением. Руки матери обвивали ему шею, держались изо всех сил. Эми из пары Эми и Гэри когда-нибудь вот так же вцепится ему в шею. Сейчас он еще слишком малюсенький, но однажды станет сильным мужчиной средних лет, может, даже дюжим или ражим. Он сможет переносить свою мать куда стремительнее, чем способен этот мужчина, и будет приговаривать: Вот, ма, дай-ка пристегну тебя, и мы поедем. Меня накрыло ревностью; пришлось отвести взгляд.