Первый нехороший человек - Страница 41

Чувство товарищества опьяняло. Все эти годы я искала подругу, но Сюзэнн подруга незачем. Соперница же – вот что привлекло ее внимание. Когда совещание закончилось, мы обе отправились на служебную кухню и молча заварили себе чай. Я ждала, что она начнет разговор. Похлебывала. Она тоже. Чуть погодя я осознала, что это и есть разговор: он у нас шел. Она давала мне благословение заботиться о ее потомстве, а я смиренно принимала эту обязанность. Когда появилась Накако, Сюзэнн удалилась. Во имя чести мы будем держать дистанцию.

Рут-Энн предупредила, что оставлять машину в гараже не стоит: охранника по выходным нету. Я оставила машину на улице. Пока ехала наверх, пожилая женщина мыла лифт. Она стремительно отвиндексила дверь, когда та за мной закрылась, а затем принялась тереть кнопки, зажигая их одну за другой, но вежливо занимаясь лишь теми, что выше моего этажа.

Дверь оказалась запертой: я приехала рано. Я выключила телефон, чтобы он не зазвонил при перерождении. Села в вестибюле. Они запаздывали почти на пятнадцать минут. В этом деле явно вели себя не очень профессионально – скорее, дело это было скорее неформальным. Чуть погодя я вспомнила, что встречу мне назначили на три часа дня, а не на два, то есть я приехала на сорок минут раньше. Побродила вокруг. По выходным никто не работал; в здании было тихо. Кабинет Рут-Энн находился в конце длинного коридора, соединенного с другим длинным коридором длинным коридором. В виде буквы «Н». Полезно знать: я прежде не понимала план здания целиком. Как еще можно употребить это время с пользой? – спросила я себя. Что можно сделать из того, что вообще полезно делать? Я потрусила к двери, развернулась, пробежала туда и назад по каждому коридору – восхитительная физкультура и расстояние немаленькое. Тридцать или сорок «Н»-прогонов равнялись, может, миле, двумстам калориям. После семи «Н»-ов я уже вся была в поту и дышала натужно. Когда пробегала мимо лифта, он дзынькнул. Я ускорилась, забежала за угол – как раз когда двери распахнулись.

– Но охранник по выходным не работает, – говорила Рут-Энн. – Никогда не работал. – Я пробежала мимо двери ее кабинета и завернула за угол. Нужно было отдышаться и утереть лицо.

– Ой нет, – сказала она.

– Что?

– Ключ – на другой связке. Только что завела себе новый брелок и…

– Иисусе, Рут-Энн.

– Вернуться и привезти? – Голос у нее был до странного высокий, как у мышки на лошади.

– Когда ты вернешься, сеанс уже закончится.

– Можешь поработать с ней сам, пока я не вернусь.

– В коридоре? Позвони ей и отмени встречу.

Мой номер у себя в телефоне она чуть погодя нашла.

– Прямиком на автоответчик. Возможно, ставит машину. Не сомневаюсь, она появится через минуту-другую.

Я так пыхтела, что едва могла совладать с дыханием, нос свистел. Надо было отбежать подальше, но двигаться показалось слишком рискованно.

Доктор Бройярд вздохнул.

– Это никогда не складывается, – сказал он. Казалось, он разворачивает конфетку. Во рту у него зацокало. – То одно, то другое.

– Перерождение?

– Да просто… все, что ты придумываешь, лишь бы повидаться со мной, когда я в семье.

Рут-Энн молчала. Никто ничего не произносил, долго; он принялся грызть конфету.

– Она вообще едет? Или такой у тебя план – что мы будем стоять в коридоре вместе и… что? Поебемся? Ты этого хочешь? Или хочешь мне отсосать просто? Подолбиться мне в ногу, как собака?

Невнятный высокий звук словно исходил от вентилей, а затем вылился в мокрые, судорожные вздохи. Рут-Энн плакала.

– Она едет, честное слово. Это настоящий сеанс. Правда.

Он сердито хрустел конфетой.

Я убрала волосы за уши и пригладила брови – неловко будет всем, но он по крайней мере узнает, что она не врушка. Я глубоко вдохнула и смело шагнула из-за угла.

– Ты… – Она так ожесточенно плакала, что едва могла говорить. – Ты это сказал, потому что хочешь, чтобы я… – последняя часть выскочила визгливым чириканьем, – …тебе отсосала?

Мои шаги назад были тихи и стремительны. Меня никто не заметил.

– Нет, Рут-Энн. Я так сказал не поэтому. – Я слышала ее попытку лукаво улыбнуться сквозь забитый нос и потекшую тушь.

В самом начале он ей даже не нравился. Ей видны были его высокомерие и склонность не обращать внимания на то, что ему неудобно. Когда она указала ему на эти недостатки, доктор растерялся, оторопел. Из-за этого он пожелал совершить с ней половой акт – чтобы поставить ее на место. Но он женат, и оно того не стоило. Она для него не воплощение физического идеала – слегка старовата, несколько мужиковата в плечах, лошадина в скулах. Она это понимала, это было ясно, как если бы он сказал: «Вы слегка староваты, несколько мужиковаты в плечах, лошадины в скулах». Оскорбление подпитало ее интерес – а еще его женатость. Ничто не вдохновляло ее сильнее, чем мысль о женоватой миссис Бройярд, одержимой готовкой обедов и консистенцией стула у их детей. Наконец она его расколола. Однажды вечером после занятий перерождением он заплакал в свой бокал и признался, что у них с женой скверные времена. В тот вечер она предложила договор; описала его как разновидность психотерапии. Он сказал, что доверяет ей, и на первые несколько месяцев это доверие стало основой их парной динамики. Она сделалась его новой секретаршей, но выходило так, будто он работает на нее. Она направляла его действия во всем, что он с нею делал. Было мило, и он даже немножко ее полюбил. Ее все удовлетворяло, ей было спокойно. Постепенно он набрался уверенности, игра накалилась. Для него получалась бодрящая аэробика: в самые изощренные мгновения он восхищался ее спортивным сложением и шириной ее плеч. Женщина помельче уставала бы раньше, но в этой имелась звериная выносливость.