Первый нехороший человек - Страница 22

Тревога у нее, кажется, поулеглась. Она смотрела издали на пульт от телевизора. Я подала его, и она пару раз провела пальцами по резиновым кнопкам.

– Нам еще что-то надо…

– Похоже, мы, в общем, все обсудили, – сказала я, пытаясь вспомнить, что же мы постановили. Она угрюмо кивнула и включила телевизор.

Глава пятая

Теперь, когда мы официально об этом договорились, было неочевидно, как и почему драться. Пару раз она, казалось, того и гляди устроит что-то, но потом передумывала. И, очевидно, сама я не могла нарываться – это уже извращение. Дни шли, и во всей этой штуке – если она ею была – смысла оставалось все меньше и меньше, и делалась она все более и более неловкой. Я принялась навещать контору как можно чаще, вопя с порога «Неформальное посещение!», чтобы не нарушать мой статус надомного работника. Карл передал через меня для Кли какой-то острый тайский соус.

– Вы с ней уже ели острое? Ели? Кли – это что-то с чем-то, верно?

Я немо кивнула и оставила бутылку у себя в багажнике.

На следующее утро Кли оказалась в кухне в то же время, когда мне нужно было в кухню, и, таким образом, мы обе оказались в кухне одновременно. Атмосфера воцарилась натянутая. Она уронила крышку и напряженно подняла ее. Я кашлянула и сказала:

– Извини.

Все нелепо; пришло время аннулировать наше соглашение и жить дальше.

– Слушай, – сказала я, – ни ты, ни я…

– Сделайте вот так, – перебила она, прикладывая ладонь к правой стороне своего лица. Я зеркально повторила ее жест, прищурившись на случай, если прилетит пощечина или удар.

– Так я и думала, – сказала она. – У вас одна сторона лица гораздо старше и уродливее другой. Поры все громадные, и веко будто начало уже нависать на глаз. Я не в смысле, что другая сторона красивая, но, если б обе стороны были как левая, люди бы думали, что вам семьдесят.

Я опустила руки. Никто никогда не разговаривал со мной так – так жестоко. И при этом так внимательно. Веко у меня действительно уже начало опускаться на глаз. Левая сторона всегда была уродливее. В эту краткую речь вложили подлинную вдумчивость – это не просто беспечная зловредность. Я глянула на ее чересчур выщипанные брови и задумалась, смогу ли я сгрести воедино каких-нибудь слов о примитивном невежестве ее лица, и тут заметила ее руки: они в большом возбуждении потирали косматые штанины брюк; рот у нее раззявился. Эта унизительная маленькая отповедь взвинтила ее, она желала ударить и, отметив страх у меня на лице, тело у нее будто зарядилось, завелось. С громким шлепком мое предплечье отвело ее руку.

Я вошла в «Раскрытую ладонь» широким прыгучим лунным шагом, приговаривая:

– Привет-привет-привет!

Наша первая потасовка по новому соглашению получилась долгой и грязной, она протащила нас по всем комнатам в доме. Я канканила и чпокала, не просто защищалась, а действовала из настоящего гнева, сначала на нее, а затем и на людей вроде нее – тупых людей. Я чпокала ее за юность без робости, тогда как у меня самой в ее возрасте робости было премного – слишком много. Я укусила ее за предплечье, чуть не ссадив ей кожу. Когда она швырнула меня на мой же стол, я боднула ее – и всех остальных, кто не способен понимать, насколько я тонко устроена. Она сражалась со мной так, как способен лишь человек, рожденный от пожизненных занятий боевыми искусствами. Емко. Ни на одну секунду не думала я, что беру верх. После примерно тридцати пяти минут мы взяли короткую передышку; я выпила стакан воды. Когда принялись вновь, моей коже уже было больно, начали проступать синяки, дрожала каждая мышца. Вышло приятно – глубже и сосредоточеннее. Я чувствовала, как лицо у меня искажается от не опознанной мной ярости – она казалась несообразной моему биологическому виду. Происходившее было обратно ограблению. Меня грабили каждый день моей жизни, а тут меня впервые не грабили. В конце она быстро сжала мне руку, дважды: жим-жим, славная игра.

Я прошелестела по всем переговорам с тайным оголенным болезненным чувством, что сделало меня беззаботной и уморительной; все так решили. Организация ежегодного благотворительного вечера для «Пни Это» обычно оказывалась такой напряженной, что я попросту продиралась сквозь, задевая всякие чувства направо и налево. Но теперь все было иначе: когда Джим по-дурацки предложил живую музыку вместо ди-джея, я сказала: «Интересно!» – и оставила тему в покое. Чуть погодя я вернулась к ней и задала несколько мягких вопросов, вдохновивших его передумать. Затем я сказала: «Ты уверен? А такая, по-моему, славная мысль была», – и изобразила, будто играю на незримых маракасах, и вот тут я уже, на самом деле, с моим новым подходом чуточку перебрала. Но это – что-то в этом поле – было тем, что я есть в действительности. Когда смеялась, выходило низкое хмыканье мудрого человека – никакой истерики, никакой паники.

Но долго ли это продлится? К обеду члены мои перестали пульсировать: она слишком умела, чтобы хоть в чем-то сделать мне больно по-настоящему. К концу дня я сидела в туалетной кабинке и сглатывала, на пробу, – глобус пока не вернулся, но вот легкость – осталась ли она? Я напрягла плечи и склонила голову, выманивая тревоги на поверхность. Беспорядочный кавардак в доме… да не беда, в общем! Филлип? Он желал моего благословения – моего! Кубелко Бонди? Взгляд уперся в серый линолеумный пол, и я задумалась, сколько других женщин сидело на этом унитазе и пялилось в этот пол. Каждая из них – сердцевина своего собственного мира, и все они жаждут кого-нибудь, в кого вложить любовь, чтобы увидеть свою любовь, увидеть, что у них она теперь есть. Ох, Кубелко, мой мальчик, как давно я тебя не обнимала. Я опустила локти на колени и уронила тяжкую голову в ладони.