Первый нехороший человек - Страница 71

Анус у Джека покраснел. Я помазала его кремом от опрелостей.

– Вы двое – просто мужчина и женщина, – размышлял Филлип вслух, – как любая другая пара.

Казалось, я надеваю Джеку подгузник, как в замедленной съемке; никак не могла закрепить липучки, они все отстегивались и отстегивались.

– Я скорее – как мать ему.

– Ладно. – Он покладисто пожал плечами. – Я не был уверен в вашем подходе.

Штанишки не желали налезать: две ноги попадали в одну дырку. Филлип глядел из-за моего плеча, наблюдал старания.

– Я слышал, были какие-то… осложнения. Правда? Лиха беда начала?

– Да ничего страшного. У него все в порядке.

– А, ну хорошо, рад слышать. То есть он сможет бегать, заниматься спортом и все такое? – Он согласно кивал, и потому я тоже кивала вместе с ним.

Как только резинка от штанишек заняла свое место, Филлип смел Джека с пеленального столика, прямо у меня из-под рук – к потолку, с самолетным шумом. Джек запищал, но не от радости. Филлип закашлялся и быстро опустил Джека.

– Тяжелее, чем выглядит. – Когда Джек в целости и сохранности повис у меня на боку, он принялся таращиться на бородатого старика.

– Это Филлип, – сказала я.

Филлип потянулся и потряс мягкую Джекову ладонь, поболтал его макаронной рукой.

– Привет, человечек. Я старый друг твоих дедушки с бабушкой.

Я не сразу поняла, о ком речь.

– Не уверена, что они себя ими считают.

– Можно понять. Последнее, что я слышал, – она отдала его на усыновление. И никому не известно было, кто отец.

В голосе у него таился вопрос – он был уверен на 98 %, но не абсолютно. Она, может, спала с кем попало.

– Так изначально предполагалось, – сказала я.

– У нее вроде бы много партнеров было.

На это я не отозвалась.

Мы сидели во дворе, Джек ел размятый банан. Филлип лег в траву на спину и вдохнул теплый воздух, приговаривая: «Ах, ах». Джек из экспериментальных соображений сунул в рот камешек; я вынула. Мы перебрались в тень; я описала свои планы построить веранду – от солнца.

– У меня есть отличный умелец, – сказал Филлип. – Скажу, чтоб на той неделе пришел. В понедельник?

Я рассмеялась, он сказал:

– Она смеется! Я ее насмешил!

Я попыталась нахмуриться.

– Если он тебе не понравится – так и скажи ему: «Я не знаю, что вы тут делаете. Филлип спятил».

– Филлип спятил.

– Вот.

Я все думала, что он собирается отбыть, но он все оставался. Играл с Джеком в гостиной, пока я готовила ужин. Я двигалась тихо, стараясь их слушать, но они не производили никакого шума. Когда я сунулась к ним, Джек грыз резиновый гамбургер, а Филлип сидел на полу в нескольких футах, негнущиеся колени – под неловким углом. Показал мне два больших пальца.

– Ужин готов, но мне нужно уложить Джека.

Я устроила Джеку его пюре, ванну, бутылочку.

Филлип наблюдал, как я пела песенку на сон грядущий и укладывала Джека в колыбель. Мы улыбались на ребенка, потом друг на друга, пока я не отвела взгляд.

Извинилась за ужин:

– Доедаем, что осталось.

– Это-то мне и нравится. Как все обыденно. Люди так и едят! Чего бы и нет?

После ужина мы посмотрели «60 минут» на новом плоскоэкранном телевизоре.

– Единственная настоящая телепередача осталась, – сказал он, кладя руку на спинку дивана, чуть касаясь моих плеч. Я попыталась расслабиться и втянуться в программу. Речь шла о том, как против банд можно применять тактику подавления массовых волнений. Затем пошла реклама, и Филлип выключил звук. Мы смотрели, как женщина в полной тишине моет голову.

– Ты глянь на нас, – сказал он. – Мы как старая супружеская чета. – Он потрепал меня по плечу. – Я размышлял об этом по пути сюда – обо всех наших жизнях, проведенных вместе. – Он покосился на меня. – Ты все еще так думаешь?

– Наверное, да, – сказала я. Но думала я о Кли. Я была ей врагом, затем матерью, затем любовницей. Три жизни – прямо тут. Он включил звук. Мы посмотрели, как полицейские ходят по дворам и вживаются в местную общину. В следующий перерыв на рекламу он изложил подробности о своих легких: они отвердевали. Это называется легочный фиброз.

– Когда уходит здоровье, такие штуки действительно имеют значение.

– Какие штуки?

– Такие. – Он обвел рукой меня и гостиную. – Надежность. Друзья, которым ты можешь доверять, надолго. – Я ничего не сказала, и он нервно глянул на меня. – Я слишком спешу, да?

Я поглядела на свои бедра: невозможно было помыслить, что он здесь, рядом со мной, ждет.

– Конечно, я здесь, с тобой, – сказала я. Далось с облегчением: сердиться на него – тяжкий труд. Он взял меня за руку, быстро сжал ее трижды по-разному, как член банды. Мы только что видели, как это делают двое мужчин из телевизора.

– Я знал, что так и будет. Не хочу тыкать пальцами или называть имена, но, скажем так, у молодежи не те ценности, что у людей нашего поколения.

Рот у меня открылся – напомнить ему, что мне всего сорок три, – но затем я вспомнила, что мне уже сорок четыре. Почти сорок пять. Слишком старая, чего тут выпендриваться.

После «60 минут» он сходил к своему автомобилю и принес оттуда электрическую зубную щетку.

– Эту я держу в машине. – Ночной слепоты как таковой у него не было, но ездить по ночам делалось все менее уютно.

– Я не навязываюсь? – спросил он на крыльце, снимая обувь.

– Нет-нет, вовсе нет.

Мы почистили зубы, стоя бок о бок. Он сплюнул, я сплюнула, затем он сплюнул. Включил зарядное устройство в розетку над кухонной стойкой; на всех бороздках и ребрах застыл буроватый налет.

– Не волнуйся, – сказал он, – мы и тебе такую заведем.