Первый нехороший человек - Страница 37

Название того, о чем мы говорили: беременна.

Кли была беременна.

Много ли способов забеременеть? Не очень. Можно ли забеременеть от водяного фонтанчика? Нет. В ухе у меня стало так шумно, что я едва сумела разобрать, как Сюзэнн спрашивает, не знаю ли я, кто отец; мне и свой-то ответ едва удалось услышать.

– Нет, – заорала я.

– Кейт тоже не знает. Кли есть?

Я приоткрыла свою дверь на крошечную щелочку. Кли сидела в спальном мешке. Лицо у нее было в пятнах от плача – или, может, просто от беременности.

– Есть, – прошептала я.

– Ну так скажи ей, что она теперь сама по себе. Я бы и лично ей сказала, но она мне на звонки не отвечает. А вообще знаешь, что? Не разговаривай с ней. Главное пусть никуда не уходит. Я через полтора часа приеду.

Она прервала связь. Это не входит, само собой, с чего бы? Мне какое дело? Какой-такой договор? У нас никакого не было. Я вжала лицо в постель, удушая себя. Слесарь? Конечно же, не слесарь: там все было воображаемое. Но нечто не воображаемое все же случилось, вероятно, даже не раз, скорее всего – много раз, со многими людьми. Она вот такая. Ну и прекрасно. Не мое дело. Пусть себе совершает не воображаемые половые акты сколько влезет. Конечно, ей надо немедленно уезжать; наш договор расторгнут. Какой договор? Где они это делали? У меня в постели? Ее мусорные мешки я и сама на улицу выкину. Я надела спортивную одежду – для стремительных движений.

«Вольво» Сюзэнн подкатило бесшумно; она, должно быть, заглушила мотор за квартал. Я попыталась показать ей большие пальцы в окно, однако она меня не заметила. На ней тоже была спортивная одежда, и вид она имела такой, словно всю дорогу проехала с боевым кличем и готова была убивать. В дверь резко постучали, то ли дверным молотком, то ли ключами. Я расправила плечи и вышла из спальни, с каменным лицом.

Кли поглядывала в зазор между занавесками в гостиной. Перевела взгляд с яростного лица матери на мое, с моей спортивной одежды на материну. Сложив руки на груди, она пятилась, пока не уперлась в стену, у которой стояли ее мусорные мешки. Тук-тук-тук, загремел молоток. Тук-тук. Мой взгляд упал на босые ноги Кли: одна ступня поверх другой, защищает. Тук-тук-тук. Мы обе глянули на дверь. Она слегка сотрясалась. Сюзэнн принялась колотить.

Я распахнула дверь. Не большую, а маленькую, вделанную. Оно было ровно таким по размерам, чтобы вмещать все мои черты. Я вжала их в прямоугольник и посмотрела на Сюзэнн сверху вниз.

– Она все еще там? – произнесла она одними губами, конспиративно показывая пальцем на окна.

– Кажется, она сейчас не расположена с вами общаться, – ответила дверь.

Сюзэнн сморгнула; лицо у нее растерянно осело. Я прижалась к дубовой двери. Стой дубово.

– Никого нет дома. Уходите.

– Ладно, Шерил, ха-ха. Очень драматично. Дай мне поговорить с Кли.

Я посмотрела на Кли. Она замотала головой «нет» и одарила меня крохотной благодарной улыбкой. Я удвоила усилия, утроила их.

– Она не хочет с вами разговаривать.

– У нее нет выбора, – рявкнула Сюзэнн. Дверная ручка отчаянно загрохотала.

– Двойной глухой замок, – сказала я.

Она жахнула кулаком по маленькой железной решетке, укрывавшей мне лицо. Для этого решетка и предназначена. Сюзэнн осмотрела свой кулак, а затем поглядела на свою машину и на машину Кли за нею – на свою старую машину. Всего на миг у нее сделался вид как у мамы, уставшей и встревоженной, но не нашедшей достойного способа это выразить.

– Все будет хорошо, – сказала я. – С ней все будет хорошо. Я пригляжу.

Она сощурилась на меня; прямоугольник уже впивался мне в лицо.

– Позволено ли мне будет хотя бы зайти в уборную? – спросила она холодно.

Я временно закрыла дверку-малютку.

– Она хочет в уборную.

Глаза у Кли блестели.

– Пусть войдет, – сказала она с осторожной щедростью.

Я отперла и распахнула дверь. Сюзэнн помедлила, оглядывая дочь с последним отчаянным умыслом. Кли указала на уборную. Мы слушали, как она писает, смывает и ополаскивает руки. Она вышла из дома, не глядя ни на одну из нас; «вольво» угрохотал прочь.

Кли мощно отхлебнула диетического «Пепси» и метнула пустую бутылку примерно в сторону кухонной мусорки. Бутылка несколько раз отскочила от линолеума. Я подняла ее. Кли временно простила меня, в угаре, но не по-настоящему. За всей этой суетой я забыла застелить постель; отправилась этим заняться.

– Ну что, – сказала Кли громко. Я замерла. – Я не очень-то разбираюсь в здоровье и всяком прочем? Но, похоже, вы, может, знаете, как мне надо питаться. Типа витамины и все такое.

Я развернулась и посмотрела на нее с порога спальни. Она стояла на луне, и если я ей отвечу – тоже окажусь на луне, рядом с ней. С ней – и вдали от всего остального. Это очень далеко, но можно просто протянуть руку и коснуться.

– Так, – ответила я медленно, – для начала нужно принимать дородовые витамины. Насколько ты уже? – Слово «насколько» взяло и выпало, словно все это время ждало у меня во рту.

– Одиннадцать недель, кажется. Я не напрочь уверена.

– Но ты уверена, что ребенка хочешь.

– Ой нет, – рассмеялась она. – На усыновление пойдет. Можешь себе представить? Я?

Я тоже рассмеялась.

– Не хотелось грубить, но…

Она изобразила, как нянчит ребенка, заполошно качая его с маниакальным оскалом.

На двенадцатой неделе – безликая трубка, хребет без спины; следующая неделя: верхушка трубки утолщилась и стала головой, с темными пятнами по бокам, они станут глазами. Я читала ей об этих событиях каждую неделю на сайте «Растидитя. ком».

– Заперло вглухую? Это все противные гормоны беременности виноваты. Пора сосредоточиться на клетчатке.