Первый нехороший человек - Страница 33

Тощий яйцеголовый паренек, которого я приметила в «Здоровой Пище»: Кли проводила его до машины, умоляла его дать ей подержаться за его набрякший член, всего минутку-другую. Папаша-индиец, вежливо спросивший меня, как пройти, а рядом – его застенчивая жена: Кли терлась кисой по всему его телу и вынудила его набрякнуть, он ныл в экстазе, когда вошла его жена. Она слишком переволновалась и молча ждала, пока ее муж сливает Кли на буфера. Пожилые деды, у которых секса не было много лет, подростки-девственники по имени Колин, бездомные мужчины, гепатитные насквозь. А потом и вообще любой знакомый мне мужчина. Все мои учителя, от садика до выпускного и из колледжа, мой первый домохозяин, все мои мужские родственники, мой зубной, мой отец, Джордж Вашингтон – так жестко, что у него даже парик слетел. Я пыталась ввинтить Филлипа время от времени – к примеру, приглашая его войти в нее сзади, пока сама я была стариком у нее во рту, – но это все от виноватости, оно ничего не добавляло. Быть может, мы оба ударились во все тяжкие. Или же Кирстен, настоящая, перевешивала орды моих воображаемых мужчин. На муки совести не оставалось времени: я себя терла почти безостановочно. Почтальон доставил коробку, и не успела я ее открыть, как Кли уже вынуждена была расстегнуть ему выданные государством штаны; я помогла запихнуть в нее его отросточек. Члены делались все более отвлеченными и неправдоподобными: я с ними уже не управлялась. Некоторые оказывались слегка зубчатыми, некоторые – заостренными и гибкими на конце, как дикая кукуруза, или же чешуйчатыми, как сосновые шишки из плоти. Я принесла коробку в кухню и открыла ее ножом для масла. Что же это, что же это? Как раз сунув руку между бортами, я осознала – с ужасом – что́ это. Риковы улитки. Сотня, все кверху попами. Они ползали по обломкам друг друга, бурые раковины вымазаны водянистыми желтыми потрохами. Коробка была плотно заполнена слоями улиток, ползавших друг по другу, сотни незряче вытянутых антенн – и запах: гнилостная вонь. Звонил мой телефон.

– Алло?

– Шерил, это Карл, звоню из магазина мобильных телефонов. Проверяю аппарат. Бесплатный звонок! Как меня слышно?

– Слышно очень ясно.

– Шума нету? А эхо?

– Нет.

– Давай попробуем громкую связь. Скажи что-нибудь.

– Громкая связь. Громкая связь. – Улитка сидела у меня на руке; я стряхнула ее в коробку.

– Ага, работает. Симпатичный телефончик.

– Мне повесить трубку?

– Я не хочу, чтобы ты думала, будто я позвонил только ради проверки телефона.

– Ничего.

– Подожди, дай спрошу у этого парня, можно ли еще поговорить.

Я послушала, как он спрашивает, нет ли лимита по времени на бесплатные звонки. Воинственный по голосу мужчина произнес:

– Говорите хоть весь день, если хотите. – Кли стояла на коленях, а моя рука вновь очутилась у меня в штанах, не успела я понять, что происходит. Начало жечь: чтобы там ни оказалось у меня на пальцах от улиток, оно щипало мне причинные места. Одного лишь воинственного голоса было мало, впрочем: сосать голос Кли не могла. Карл стоял рядом, смотрел, но слепить картинку воедино мне не удавалось. Кли ползала по магазину на коленях, рот открыт, как у рыбы.

– Можем говорить весь день! – сказал Карл.

Кли устремилась к отцу. Нет, нет, – подумала я. – Не его. Но пальцы у меня уже разгонялись, приближаясь к цели.

– Как делишки? Как Кли поживает?

Кли вцепилась в него, как только он назвал ее имя. Незачем и говорить – он был потрясен.

– У нее все отлично. – Не задыхаться получалось с трудом. – Обожает свою работу.

Карл потрясен, но без отвращения. Чувствовалось в этом что-то правильное – неправильное, конечно, однако правильное. Он положил руку на ее знакомую голову и толкнул несколько раз, помог найти правильный ритм.

– Я заеду в пятницу – давайте-ка возьму вас обеих на пижонский ужин?

В магазине мобильных телефонов заворожило всех без исключения; кто-то шептал что-то о законе, однако человек с воинственным голосом указал всем на то, что руки у закона связаны, поскольку никакого обнажения не происходит. И он был прав: подол халата Карла размыкался вокруг его члена и прилип к губам Кли, и поэтому всякий раз, когда голова отшатывалась, этот занавес устремлялся за ней. Туда-сюда, туда-сюда. Карл внезапно издал боевой клич – показать, что он того и гляди выстрелит. Хотел, чтобы оно длилось подольше, но его захлестнуло отеческой гордостью.

– Здорово, – пылко сказала я.

– Выберу приятное место, – сказал он. И затем слил – не в рот дочери, это уж точно было бы незаконно, а себе в подол. Рука Кли была там, тайком выдаивала последние капли. Меня окатило шквалом тошноты и печали. Я скучала по знакомому члену Филлипа. Где теперь я и где он? Улитки были повсюду. Не только под ногами и приклеенные к кухонным стенам, но по всему дому. Оказались не из медленных. Одна воспроизводилась неполовым путем на абажуре. Я наблюдала, как две исчезли под диваном. Это уже дно или беда моя может умножиться? Беда. У меня беда.

Нечто подобное со мной уже однажды случалось. Когда мне было девять лет, добропорядочный дядюшка прислал мне на день рождения открытку. Для девочки открытка оказалась не очень-то подходящей: группа лихо выглядевших птичек с сигарами в клювах и в молодецких шляпах дулась в карты. Что за подпись была на открытке, я уже не помню, а вот внутри обнаружилась фраза, подобная вирусу или самовоспроизводящемуся паразиту, поджидавшему носителя. Я заглянула внутрь, и эта штука выскочила и вцепилась мне в мозг беспощадными когтями: «Птицы одного полета – одна стая». Один раз произнести это не удавалось, лишь повторять и повторять. Птицыодногополетаоднастая, птицыодногополетаоднастая. Десять миллионов раз на дню: в школе, дома, в ванной – никуда не скрыться. Отставала она, когда я отвлекалась; птица, или стая птиц, или сигара, или игральная карта, или что угодно – и оно возвращалось, в любой миг. Птицыодногополетаоднастаяптицыодногополетаоднастая. Я раздумывала, как буду жить полной здоровой жизнью, как выйду замуж, рожу детей, найду работу – с таким-то увечьем. Под этими чарами я проходила целый год. А затем, ни о чем не ведая, тот же дядюшка прислал мне открытку на десятилетие. На этой оказалась картина Нормана Рокуэлла – девочка прикрывает глаза руками. Надпись: «На год старше? Глаза бы не глядели!» Внутри: «Поскольку то, что происходит с тобой, происходит и со мной». Срабатывало, как выстрел. Всякий раз, когда стая подлых птиц принималась снижаться, я произносила заклинание Чтопроисходитстобойпроисходитисомной, и птицы немедленно разлетались. Дядя уже умер, но открытка по-прежнему у меня на туалетном столике. Ни разу меня не подвела.