Первый нехороший человек - Страница 15

Она вернулась домой из «Ралфза» – позже, чем я ожидала. Я принудила себя сесть и прислушалась, как она без всякого ритма переключает каналы. Оттого, что она меня швырнула на диван, спине было больно, однако этому отвлечению от глобуса я почти радовалась. Шея по ощущениям была предметом, со мной не связанным, – забытым чемоданчиком дельца. Если постукать по горлу, звук получался костяной, а затем мышца внезапно начала сжиматься, еще сжиматься – как затягиваемый узел, я запаниковала, затрясла руками: нет-нет-нет…

И тут его замкнуло.

Я читала об этом в интернете, но раньше со мной такого не случалось. Грудинощитовидная мышца делается настолько жесткой, что ее заклинивает. Иногда – насовсем.

– Проба, – прошептала я, чтобы проверить, могу ли еще говорить. – Тест, тест. – Очень осторожно, не двигая шеей, я потянулась к бутылочке на прикроватном столике. Применяя сценарий с Хайди, я выпила все красное. Ничего не произошло. Я бережно понесла шею к телефону и позвонила доктору Бройярду, но он был в Амстердаме: сообщение предложило мне набрать «911» или оставить мои имя и номер телефона доктору Рут-Энн Тиббетс. Я вспомнила две стопки визитных карточек в держалках из акрилового пластика – это был тот, другой врач. Который отвечает за полив папоротника в приемной. Я повесила трубку, а затем перезвонила еще раз и оставила свои имя и номер телефона. Такое сообщение для психотерапевта показалось мне слишком кратким.

– Мне сорок три, – добавила я, все еще шепотом. – Рост обычный. Каштановые волосы, которые теперь седые. Детей нет. Спасибо, пожалуйста, перезвоните. Спасибо.

Доктор Тиббетс принимала пациентов со вторника по четверг. Когда я предложила сегодня, в четверг, она встречно предложила следующий вторник. Шесть дней жидкостей – я могу оголодать. Почувствовав мою тревогу, она спросила, не грозит ли мне опасность. Может, до следующего вторника и пригрозит, сказала я. Если я смогу подъехать сейчас же, сказала она, мы сможем встретиться во время ее обеденного перерыва.

Я приехала к тому же зданию и поднялась тем же лифтом на тот же этаж. Имя доктора Бройярда на двери было заменено на «Доктор Рут-Энн Тиббетс, СКСР» – пластиковой табличкой, вставляемой в алюминиевые полозья. Я оглядела коридор и задумалась, сколько еще кабинетов делит несколько врачей. Большинство пациентов никогда и не узнают: необычное все же дело, когда человеку нужна помощь двух разных не связанных по профилю специалистов. Приемная была пуста. Я пятнадцать секунд почитала какой-то журнал о гольфе, и тут дверь распахнулась.

Доктор Тиббетс была высокой с плоскими седыми волосами и бесполым лошадиным лицом; она напомнила мне кого-то, но кого – никак не понять. Вероятно, это признак хорошего психотерапевта – если он кажется знакомым кому угодно. Она спросила, достаточно ли тепло в кабинете – здесь имелся небольшой обогреватель, который можно включить. Я сказала, что все хорошо.

– Что же вас привело сегодня ко мне?

Поверх ее ежедневника размещалась коробка бенто. Она налопалась как можно скорее после предыдущего пациента? Или еще ждала этого, в полуобмороке от голода?

– Если хотите, можете обедать, я не против.

Она терпеливо улыбнулась.

– Начинайте, когда почувствуете, что готовы.

Я повернулась боком на кожаном диване, но быстро обнаружила, что места для моих ног не хватит, и развернулась обратно: она не из таких психотерапевтов.

Я рассказала ей о своем глобусе истерикусе и как у меня замкнуло грудинощитовидную мышцу. Она спросила, могу ли я припомнить провоцирующие поводы. Я не была готова рассказывать ей о Филлипе и потому описала свою гостью, как она перемещается по гостиной, мотая громадной головой с тяжелыми веками, как корова, туповатый, вонючий бык.

– Быки – самцы, – сказала доктор Тиббетс.

Но так и было. Женщина – она говорит, слишком много, и тревожится слишком много, и отдает, и поддается. Женщина – она моется.

– Она не моется?

– Почти никогда.

Я описала ее полное пренебрежение к моему дому и изобразила всякое, что она со мной сделала, – давя себе на грудь и стискивая себе запястья. Дернуть саму себя за голову назад оказалось трудно.

– Может, оно и не кажется болезненным, потому что я сама это все сейчас делаю.

– Не сомневаюсь, что это болезненно, – сказала она. – А как вы сопротивлялись?

Я выпустила свою руку и села на место.

– В смысле?

– Вы сопротивляетесь?

– Вы про самооборону?

– Конечно.

– Ой, тут все не так. Тут скорее случай очень скверных манер. – Я сама себе улыбнулась, поскольку получалось, будто я ушла в отрицание. – Вы слыхали о «Раскрытой ладони»? О самообороне, которая поможет вам жечь жир и наращивать мышцы? Я ее, считайте, изобрела.

– Вы кричали?

– Нет.

– А «нет» говорили ей?

– Нет.

Доктор Тиббетс умолкла, словно адвокат, у которого больше нет вопросов. Лицо у меня смялось, а глобус болезненно вздулся; она протянула мне коробку «клинексов».

Я внезапно осознала, почему она выглядит такой знакомой.

Она была секретаршей доктора Бройярда. Возмутительно. Вообще ли она Рут-Энн Тиббетс – или секретаршей и у Рут-Энн Тиббетс? Об этом следовало сообщить куда следует. Куда? Не доктору Бройярду и не доктору Тиббетс, поскольку, несомненно, звонок примет эта самозваная, маскирующаяся женщина. Я медленно взялась за сумочку и свитер. Лучше не раздражать ее и не провоцировать.

– Вы мне очень помогли, спасибо.

– У вас еще полчаса.

– По-моему, они мне требуются. Задача была на двадцать минут, и вы ее решили.