Первый нехороший человек - Страница 13

Он вел машину так же, как жил – уверенно: поворотник не включал, а быстро скользил в своем «лендровере» из ряда в ряд. Поначалу я поглядывала через плечо, проверяя, действительно ли нет никого на полосе или же мы собираемся погибнуть, но погодя отбросила всякую предосторожность и откинулась на подогретом кожаном сиденье. Страх – это для бедных. Может, тогда я была счастливейшей за всю жизнь.

Все в его пентхаусе было белым, серым или черным. Пол – сплошная громадная гладкая белая поверхность. Никаких личных вещей – ни книг, ни стопок счетов, ни глупой заводной игрушки, подаренной каким-нибудь другом. Жидкое мыло – в черном каменном дозаторе: кто-то переместил его из пластиковой емкости в эту, серьезную. Филлип отложил ключи и коснулся моей руки.

– Хотите, скажу кое-что чокнутое?

– Да.

– Наши рубашки.

Я изобразила потрясенное лицо, оно оказалось чрезмерным, и я быстро выкрутила его до растерянного удивления.

– Вы – женская версия меня.

Сердце у меня принялось колыхаться взад-вперед, будто висело на длинной веревке. Он выразил надежду, что мне нравятся суси. Я спросила, не мог бы он показать мне, где уборная.

В уборной все было белое. Я села на унитаз и ностальгически обозрела свои бедра. Скоро они будут постоянно переплетены с его бедрами, никакого уединения – даже когда им хотелось бы. Счастливый у нас был путь – у меня со мной. Я представила, как пристреливаю старого пса, старого верного пса, поскольку им я для себя самой и была. Вперед, мальчик, фас. Я смотрела, как прилежно бегу вперед. И тогда я опустила ружье и тут в действительности у меня расслабился кишечник. Внепланово, но раз уж это началось, лучше закончить. Я спустила за собой, вымыла руки и чисто случайно заглянула в унитаз. Оно все еще там плавало. Следовало предположить, что это пес и был, подстреленный, но не желавший умирать. Такое могло пойти кувырком, я бы все смывала и смывала, а Филлип размышлял бы, что происходит, и мне пришлось бы сказать: Это пес не желал умереть с достоинством.

Пес – это вы, какой знали себя до сих пор?

Да.

Не надо его убивать, милая моя девочка, – сказал бы он, суя в унитаз шумовку. – Пес нам пригодится.

Но он старый и у него странные, неизменные привычки.

Так и я, и у меня, моя дорогая. Как и у всех у нас.

Я снова спустила, и оно уплыло. Об этом можно рассказать ему попозже.

Мы ели, не разговаривая, тут я заметила, что руки у него слегка трясутся, и поняла, что час настал. Он приготовился исповедоваться. Я сидела напротив него на, может, сотнях заседаний совета директоров, но никогда не позволяла себе по-настоящему рассмотреть его лицо. Все равно что знать, как выглядит луна, и никогда не останавливаться, чтобы отыскать на ней человека. У него были морщины, прорезавшиеся от глаз до щек. Волосы плотные, на висках кудрявые, на макушке пожиже. Густая борода, косматые брови. Мы улыбались друг другу, как старые друзья, какими на некотором уровне и были. Он глубоко выдохнул, и мы оба немножко рассмеялись.

– Я кое о чем хотел с вами потолковать, – начал он.

– Да.

Он снова рассмеялся.

– Да, вы это, вероятно, уже успели понять. Я раздул невесть что из чего-то, что, вероятно, и не велика важность.

– Оно и важно, и нет, – сказала я.

– Совершенно так – и важно, и нет. Важно для других людей, но не для меня. В смысле, не то чтобы это невелика важность – она громадна, просто… – Он оборвал себя и выдохнул с долгим «фу-у-у-у-ух». Затем опустил голову и сделался очень неподвижен. – Я… влюбился… в женщину, она равна мне совершенно во всем, она проверяет меня на прочность, она заставляет меня чувствовать, она усмиряет меня. Ей шестнадцать. Ее зовут Кирстен.

Первая моя мысль – о Кли, словно она была с нами, наблюдала как обрушивается у меня лицо. Голова запрокинута, хриплое «хе-хе-хе». Я впилась ногтями в ломтик имбиря толщиной с лист бумаги.

– Как вы… – Я попыталась сглотнуть, но горло совершенно перемкнуло. – …познакомились с Кристин?

– Кир – как мочки. – Он коснулся своего уха – болтавшейся мочки с пучком седых волос, торчавших из отверстия выше. – …стен. Кирстен. Мы встретились на зачетном занятии по краниосакральной терапии.

Хе-хе-хе.

Я кивнула.

– Поразительно, правда? В шестнадцать лет? Она так опережает свое племя. Она, это очень мудрое, очень развитое существо, – из совершенно неподходящего окружения, мама ее – вовсе без царя в голове, с наркотиками связана. Но Кирстен же… – Он страдальчески распахнул глаза. – …выше этого.

Я сделала вид, что отпиваю вино, а на самом деле поместила в бокал слюну, собравшуюся во рту.

– А она чувствует так же?

Он кивнул.

– Она-то как раз и подталкивает нас к консуммации.

– О, так вы, значит, не…

– Нет. Она до недавнего времени встречалась с другим человеком. С нашим преподавателем, вообще-то. Он молодой, гораздо ближе ей по возрасту. По-настоящему прикольный малый – в некотором смысле ей, думаю, стоило бы остаться с ним.

– Может, он ее примет обратно, – предположила я.

– Шерил. – Он внезапно положил свою ладонь поверх моей. – Нам нужно ваше благословение.

В его ладони заключался жар и вес, какой бывает только у настоящих ладоней. И сто воображаемых рук никогда не будут такими теплыми. Я не сводила глаз с его квадратных, первобытных ногтей.

– Я не понимаю, о чем вы.

– Ну, я хочу – и она хочет, но притяжение настолько мощно, что мы почти не доверяем ему. Подлинно ли оно – или это лишь сила запрета? Я ей все рассказал про вас и про наши отношения. Объяснил, какая вы сильная, насколько феминистка и что живете одна, и она согласилась подождать вашего мнения обо всем этом.